Анатолий Иванович Деревенец, связист из третьего батальона 278-го полка, 17-ой мотострелковой дивизии.
«От мокрого снега шинели промокли насквозь, а под утро ударил мороз, и мокрые шинели замерзли в том положении, в каком были бойцы. Ночью почти все бойцы сидели, и шинели замерзли, как пачки у балерин. Утром в таком балетном виде мы поплелись в тыл…»
АНАТОЛИЙ ДЕРЕВЕНЕЦ ТАК ОПИСЫВАЕТ ЭТОТ МОМЕНТ:
«…По приходу в тыл мы собирались было завести костры, чтобы разморозить шинели, но велели собраться у штабной палатки. В таком виде мы и предстали перед комдивом, прибывшим в полк на броневичке. Наш вид его нисколько не смутил. Кругленький, румяненький, чисто выбритый, в белом полушубке, с финским автоматом на плече, у нас такого оружия еще не было в частях, комдив призвал нас добить врага и сообщил, что перед нами Линия Маннергейма. Рядом, неподалеку от штабной палатки, на снегу вповалку лежала куча бойцов.
Сначала мы подумали, что это убитые. Но это были уцелевшие бойцы 271-го полка, штурмовавшего ДОТы, вернувшиеся ночью с передовой. Они спали…»
АНАТОЛИЙ ДЕРЕВЕНЕЦ ВСПОМИНАЕТ ПОЛЕДНИЕ ДНИ БОЕВ НА РЕКЕ САЛМЕНКАЙТА :
«…В это время к нам подползли, волоча свой «максим», пулеметчики. Первый номер был постарше, из «приписников», как именовали мобилизованных, а второй номер — мальчишка из наших. Установив пулемет, молодой дал короткую очередь. «Не пуляй попусту, — сказал старший. — Сначала разберись. А то только на себя огонь вызовешь».
Такое соседство меня не обрадовало. Если финские минометчики засекут миномет, то немедля на нас выпустят несколько мин. Но мины рвались где-то на левом фланге. Там были наши связисты Лавровский и Янковский.
— Вьют вот оттуда, справа, — сказал я старшему. И они стали глядеть в этом направлении и попусту, наугад, не стреляли.
В это время сзади по снегу подполз какой-то командир с пистолетом в руке. «Вперед, ребята, давай вперед, — обратился он к нам, смотрел испуганными глазами и снова повторял: Вперед, вперед».
Не торопись, командир, — повернулся к нему старший пулеметчик. — Надо сначала отыскать амбразуру. Мы ее блокируем, а тогда и двигайтесь. Командир лег рядом с нами, а пулеметчики о чем-то переговаривались между собой и смотрели вперед, и, когда из ДОТа дали очередь, они сразу увидели: «Вон он там. Поворачивай». Старший развернул пулемет, нажал на гашетку и дал несколько очередей. Огонь из ДОТа прекратился…
… Стрельба из ДОТа прекратилась, и лежавшие бойцы зашевелились. А тут еще сзади раздался рокот моторов. Один танк подошел к надолбам и стал строчить из пулемета.
— Это другое дело, — сказал лежавший рядом со мной боец, поднялся и, пригнувшись, двинулся вперед. Я тоже отключил свой аппарат, чтобы двигаться следом. Но я не знал, как быть с раненым Старожуком.
То же было и слева от нас. Там два танка появились чуть позже нашего, и мы видели, как за танками следом бежали несколько бойцов. Танки слева финны начали обстреливать минами из минометов, но ни в один танк не попали, а танки быстро развернулись и ушли в тыл. Видно было, как мины рвались около танков и среди бегущих за ними бойцов. На нашем правом фланге огонь из ДОТов затих, а на левом фланге были слышны частые автоматные очереди. И вот здесь впервые я почувствовал себя нужным на этой войне. Я связался со штабом: «Передайте нашим минометчикам, чтобы открыли огонь по левому флангу». Мою просьбу передали. Мины наши прошуршали над нашими головами. «Возьмите чуть дальше, — корректировал я минометчиков. — Чуть левее».
И автоматный огонь слева затих. В это время к нам подбежал какой- то командир в маскхалате. В руках у него была винтовка. «Вперед, вперед!» — закричал он. «Да у меня вот раненый товарищ».
— Вперед, говорю. Раненого подберут. Давай! — добавил он матом. И для убедительности замахнулся прикладом винтовки. Я схватил свой аппарат и побежал вперед. Командир был прав: надо было не медлить, пока финны почему-то замешкались.
Пройдя через надолбы, я подошел к первому ДОТу. Мощный железобетонный ДОТ на опушке леса возвышался над расстилавшейся перед нами равниной, сеявший смерть, сейчас молчал. Один его угол был разворочен снарядом, но в остальном весь ДОТ был цел. Перед самим ДОТом была глубокая воронка от авиабомбы. Я заглянул в воронку и увидел, что на ее дне сидел боец — молодой парнишка. «Ты что сидишь?» — спросил я.
— Я ранен, — сказал он. — В руку и в ногу.
— А почему не вылезаешь?
— Не могу. У меня с одной стороны ранена нога, а другой — рука. Пробовал вылезти из воронки, да стенки крутые, все время сползаю, и рука не действует. Помоги мне, — обратился он ко мне.
Я спустился в глубокую воронку от крупной авиабомбы и увидел, что ноги бойца вмерзли в лед. На дне воронки после бомбежки выступила вода. Парень пытался подняться повыше, но стенки у воронки крутые, и он каждый раз сползал вниз в воду, пока, выбившись из сил и от боли, не оставил этих попыток. А потом вода замерзла. Я стал лопаткой обрубать вокруг парня лед, но лед был толстый, и ничего не получалось.
— У меня и руки, смотри, какие. — Зубами он сдернул с руки варежку, и я увидел его белую, замерзшую кисть руки.
— Я третий день здесь, — добавил он. — Помоги мне.
Я снова попытался лопаткой разрубить лед и вытащить его, но ничего не получалось. «Лучше бы меня убило», — произнес мальчишка. Он понимал, какая участь ждет его. Я ожесточенно бил лопаткой по льду. Но лед был слишком толстый. «Лучше бы меня убило», — снова тихо повторил он».
АНАТОЛИЙ ДЕРЕВЕНЕЦ :
«В один из хмурых дней к вечеру, когда перестрелка утихла, мы собрались кучкой за стеной сгоревшего дома. Сумрачным был не только вечер, но и настроение. Из стрелковой роты, где я был в самом начале службы, из тех, кого я знал, убит Барский — очень домашний и интеллигентный мальчик. Убит Ваньянц — здоровый, немного грузноватый студент, отец его полковник, но сына от армии не спасал. Он пытался вынести раненого командира роты, и пуля сразила его, когда от поднялся. Ранен Рыжов — самый длинный боец в роте.
И все сидели притихшие, молчаливые. Каждый думал о своем. И вдруг молчание прервал политрук Андрейко. Его перевели к нам из второго батальона, который расформировали из-за больших потерь. «А вот знаете, что я думаю, — сказал он. — Я думаю, в какой еще армии мира солдаты могли бы вынести, чтобы по суткам на лютом морозе лежать в снегу, атаковать противника, пить замерзшую водку, ни разу не поспав под крышей, а только на свежем воздухе и только изредка погреться у костра. Финны воюют иначе: он пострелял, пострелял, а потом отдохнул и поспал в теплой избе. А линию неприступных дотов прорвать фактически одной пехотой, взять ее? Ведь мы же видели сами — доты не были разрушены, целенькими остались. Конечно, наше командование дубовое: вся стратегия — бить в лоб. Но мы с вами все одолели».
— Ты что, политрук, политинформацию читаешь? А какие потери ты что, не видишь?
— Я не про командование говорю, я говорю о таких, как мы.
— А война-то еще не кончилась, братцы. Помолчали.
— Неужели меня убьют, — сказал Андрейко, будто говорил сам с собой. — У меня ведь недавно родился сын. А вот моя жена. — И он вытащил из кармана фотографию.
Я даже вздрогнул, когда политрук сказал эти слова: неужели убьют. Ведь это то, о чем мы все думали, только не высказывали вслух…
… Мы вертели в руках фотографию молодой женщины, жены замполита, с ребенком, и невольно возникала мысль: вот у замполита, если убьют, останется сын — какой-то след в жизни. А что останется от нас, вчерашних школьников-мальчишек? Фотография в семейном альбоме? Было невесело от таких мыслей. В воздухе уже пахло весной. А за насыпью была гора, на которую мы должны были во что бы то ни было взобраться. А где- то на горе был невидимый нам противник, который нас видел и мог любого из нас убить».
АНАТОЛИЙ ДЕРЕВЕНЕЦ :
«…Ночью меня послали дежурить на телефоне в землянке у комбата первого батальона Высоцкого. Комбат красивый, высокий мужчина вполне интеллигентного вида, видно, сильно злоупотреблял «наркомовским пайком», и лицо его было опухшим. Он оживленно беседовал с командиром ПТ0 Вайнштейном и время от времени принимал немного «на нутро». На закуску на жаровне лежало жареное мясо. Освещалась землянка, как обычно, чадившим телефонным кабелем, подвешенным к потолку. Я, чтобы не уснуть, время от времени переговаривался с телефонистами из других подразделений. И неожиданно услышал, как кто-то где-то очень далеко, потому что слышимость была очень плохая, говорит что-то о мире.
— Ты слышишь, о чем они говорят? — спросил я телефониста в штабе. Все телефонисты во время дежурства всегда держали трубку у уха.
— Слышу, — ответил мне телефонист. — Только не пойму, о чем они говорят. Слышимость очень плохая. Говорят о каком-то мире.
— А ты узнай.
— Попробую. Это, наверное, в штабе дивизии.
И я стал прислушиваться к разговору со штабом дивизии. Слышимость была очень плохая, но все же я разобрал, о чем говорят. Да, сегодня, тринадцатого марта, в двенадцать часов военные действия с обеих сторон будут прекращены.
Я прервал разговор комбата с командиром ПТ0.
— Товарищ комбат, мир. Сегодня в двенадцать ноль-ноль война закончится.
Комбат оторопел:
— Кто тебе сказал?
— В штабе дивизии сказали.
— Дай трубку. — Из штаба подтвердили мои слова.
— Вот так да! — воскликнул он и тут же добавил: — Скучно теперь будет. — Что он имел в виду, не знаю. То ли некоторую вольницу, то ли свободное употребление спиртного. Вайнштейн пришел в бурный восторг и стал строить планы на будущее. Я стал обзванивать всех телефонистов. Сначала никто не верил, что эта истребительная зимняя война заканчивается. Я слышал, какой шум поднялся на телефонных линиях. Все старались поделиться и обсудить эту радостную весть:
— Война заканчивается!
Утро этого солнечного весеннего дня начиналось, как обычно, с редкой ленивой перестрелки. А потом, часов в одиннадцать, как-то вдруг земля загудела. Стреляло все, что могло стрелять и с финской, и с нашей стороны. Била артиллерия, била минометы, сквозь грохот разрывов слышалось такание пулеметов. И в этот момент порвалась связь. И тотчас приказ комбата: «Связь!»
Я оставил аппарат и пошел к выходу. Вместе со мной двинулся и комвзвода посмотреть, что там делается. Вся земля буквально горела от разрывов. Несколько разрывов было рядом с нашей землянкой. Мы подались назад, и в этот момент снаряд разорвался у входа в землянку и завалил вход. Волной воздуха погасило наш светильник — нитку горевшего кабеля: — Вот так-так!
Мерзлой глыбой земли меня сильно ударило в бок. Говорят, что за время этой пальбы израсходовали двухсуточную норму расхода боеприпасов.
Грохот не утихал. Ровно в полдень наступила полная, ничем не тревожимая тишина. Это был мир. Ясный солнечный весенний день. Тепло. Только сильно пахнет гарью от разрывов недавних. Все вылезли из землянки. Но где-то слышны стоны раненых…
Недалеко от берега реки у проруби, из которой, наверное, брали воду, лежал в лыжном костюме молодой мужчина с оторванной головой. С финской стороны показались сани. На нашу сторону приехал финский офицер и три солдата. Офицер попросил разрешения забрать труп убитого. Наш комиссар полка разрешил забрать труп, и когда его понесли, финский офицер горько заплакал.
А я попытался поговорить с финским солдатом. Он производил впечатление человека интеллигентного и оказался школьным учителем.
Используя свой скудный запас немецких слов, я выяснил, что убитый был другом офицера. Они с ним вместе воевали еще в первую империалистическую войну в рядах русской армии, когда Финляндия была частью Российской империи (возможно, это были два бывших егеря из 27-го егерского батальона прусской армии, воевавшего в Первую мировую войну против Русской императорской армии. — Прим. авт.).
Труп погрузили на сани. А пожилой офицер, не стыдясь слез, плакал. Сани умчались в сторону финского селения. Вокруг стояла удивительная чуткая тишина, от какой мы уже отвыкли. Под ярким солнцем искрился ослепительно чистый снег. И не было щемящего душу страха и постоянной настороженности.
Зимняя война закончилась.
Выжил / пропал без вести / погиб:
выжил
Близкий:
нет
Дата и время создания карточки:
2017-03-21 19:34:42
Дата и время последнего изменения:
2017-04-27 00:40:38
При использовании материалов сайта ссылка на www.pobeda1945.su обязательна.